Китайская головоломка [другой перевод] - Ричард Сэпир

Чиун наклонился вперёд и прошептал ему на ухо: «Им это не нравится. Хе-хе».

— Чиун, ты перестанешь наконец? — не выдержал Ремо.

Чиун рассмеялся и повторил по-китайски фразу, которая вызывала у их гостьи такой гнев.

— Моё правительство прислало меня сюда официально опознать моего мужа, — заявила Мэй Соонг по-английски, — А вовсе не для того, чтобы я выслушивала оскорбления от какого-то реакционного старикашки.

— Могу тебе доказать в постели, какой я старикашка, малышка. Хе-хе.

— Ты вульгарен даже для китайца. Ты хоть помнишь, когда у тебя была в последний раз эрекция?

Чиун издал что-то наподобие воинственного клича, а затем усыпал машину восточными проклятиями.

Ремо притормозил на обочине.

— Хорошо, Чиун. Садись вперёд, рядом со мной.

Мгновенно остыв, Чиун пересел на переднее сиденье, с сердитым, видом устраиваясь поудобнее.

— Ты белый человек, — высказался он. — Такой же скучный, как заплесневевшее, мёртвое зерно. Белый.

— Я думал, ты зол на неё, а не на меня, — удивился Ремо, возвращаясь за Тру-уэй.

Машины здесь проносились на бешеной скорости, и большинство из них уже вышли из-под контроля водителей. При скорости шестьдесят миль в час, сидя в мягко подпрыгивающей машине, водитель не управлял ею, а пассивно вёл к цели.

— Ты унизил меня в её присутствии.

— Как?

— Приказал мне сесть впереди, точно лакею. У вас нет уважения к настоящим людям, потому что вы сами не люди.

— Все белые таковы, — произнесла госпожа Лиу. — Именно поэтому им нужны холуи вроде тебя, которые работали бы на них.

— Хватит, — приказал Ремо, подводя итог дискуссии.

Он пропустил вперёд две из трёх машин, следовавших за ним, и остановился у обочины. Однако последняя, третья, машина продолжала висеть у него на хвосте. Одной рукой Ремо вскрыл красную целлофановую облатку, в которую были упакованы таблетки от кашля. Упаковка лежала у него в «бардачке». Ремо разгладил облатку как можно ровнее, а затем поднёс к глазам, вглядываясь сквозь неё в наступающие сумерки.

Он продолжал смотреть в красный фильтр в течение двух минут, разгоняя машину до полной скорости. Шестьдесят пять миль. Семьдесят. Восемьдесят. Девяносто миль в час. Преследовавшая его машина в это время находилась на расстоянии менее четырёхсот метров, но он увидел то, что искал. Сбавив скорость, Ремо выключил фары и выкинул целлофан. Его глаза, адаптировавшиеся к темноте, отчётливо увидели выезд из Бостона. С погашенными фарами на скорости девяносто миль в час он круто развернулся в обратную сторону и начал медленный спуск вниз, не нажимая тормозов.

В зеркале Ремо мог видеть, как преследовавшая его машина — водитель был ослеплён темнотой — промчалась по Тру-уэй в направлении Нью-Йорка. Прощай, машина номер три.

— Барни Олдфилд, — сказал Чиун. — Элементарный Барни Олдфилд. Тебе не пришло в голову, что твоя жизнь была бы в большей безопасности, если бы ты остановился и вступил с ними в прямую схватку, Барни Олдфилд?

— Ты можешь пристегнуть свой ремень безопасности?

— Я сам есть свой ремень безопасности. Потому что я могу управлять своим телом, так как это и полагается делать всем цивилизованным людям. Возможно, тебе нужно пристегнуться? Хе-хе.

— Безответственная, совершенно не нужная лихость, — заключила госпожа Лиу. — Вы знаете, что при езде с такой скоростью расходуется гораздо больше бензина, чем если бы мы ехали медленнее? Кроме того, я хочу найти своего мужа, где бы он ни был, а не попасть раньше него на небеса.

— Чепуха, — заявил Ремо, и это было последнее, что он произнёс до самого Бостона.

Какое-то время он раздумывал над тем, правильно ли поступил, избавившись от хвоста. Но в его задачу входило найти генерала Лиу, а не подвергать опасности его жену. Преследователи скоро обнаружат их, если уже не обнаружили, но он хотел бы встретиться с ними на своих условиях, не будучи скованным боязнью за госпожу Лиу.

Сейчас он стоял на улице Бостона, время перевалило за полдень. Ощущение, что кто-то оценивает твою жизнь в семьдесят тысяч долларов, как-то возбуждало. Но по мере того, как Ремо шёл в гостиницу, в нём стало нарастать раздражение. Всего-то семьдесят тысяч долларов?!

Недавно один баскетболист был оштрафован за самовольный уход из команды, причём команда настаивала на том, что этот игрок стоит четыре миллиона долларов. Четыре миллиона за спортсмена и за его жизнь и всего семьдесят тысяч за него, Ремо, и за его смерть?! Войдя в холл гостиницы, Ремо почувствовал чьё-то внимание к себе. Ощущение не было слишком острым, так как гнев несколько притупил чувствительность Ремо. Получая второй ключ от номера, он заметил невзрачную женщину в чёрном платье и шляпе, женщина якобы читала газету. Но её глаза не двигались по строкам.

Может быть, ему следует заняться продажей билетов? Ремо живо представил себе, как будет взимать плату с каждого, кто решит преследовать его, Чиуна и китаянку. Что, если подойти к женщине и сказать: «Послушайте. Мы являемся гвоздём этой недели. Мы собираемся в субботу съездить в Фенуэй-Парк, и вы не сможете висеть на хвосте, не заплатив за билет вечером. Поэтому я рекомендовал бы вам заранее занять хорошее местечко в будке контролёра, чтобы вы могли использовать ноги или даже руки, когда кто-то из нас вдруг нечаянно окажется поблизости».

Но Ремо прошёл немного другой, лучший курс обучения. Никогда нельзя показывать, что ты обнаружил слежку. Не стоит выдавать свои чувства. Вот что сказал Чиун в первые недели обучения в Фолкрофте, когда запястья Ремо ещё болели от разрядов электрического тока.

— Страх — нормальное явление для тебя. Но не вызывай страха в своей жертве. Не навязывай ей свою волю. Никогда не давай ей повода подозревать о твоём существовании. Ты для неё как бы не существуешь. Будь тем ветром, который никогда не дует.

Тирада звучала как одна из многих загадок, которые Ремо тогда не мог понять. Потребовались годы профессиональной подготовки, прежде чем он овладел искусством обнаруживать людей, следящих за ним. Некоторые люди иногда испытывают подобное чувство стихийно, обычно в толпе. Для Ремо же оно стало естественным. Он научился чуять опасность кожей. Именно так это и происходило в холле отеля «Либерти». И сейчас, в случае с этой псевдобезобидной пожилой дамой, наблюдавшей за Ремо.

Ремо направился к лифту. В мыслях возникла пухленькая пачка из семидесяти тысяч долларов. Кабина остановилась на одиннадцатом этаже. Итак, как там? Баскетболист, стоивший четыре миллиона долларов…

Дверь лифта захлопнулась за Ремо. Когда кабина начала подниматься наверх, Ремо резко подпрыгнул — в попытке достать потолок, до которого было больше трёх метров. А затем он приземлился, изображая баскетбольный дриблинг, и издал негромкий торжествующий крик.

Когда-то он видел игру Лю Элсиндора, но сейчас, пожалуй, Ремо превзошёл его. И в большинстве своих прыжков тоже. Хотя… Лю Элсиндор лучше держал высоту, чем Ремо. И, разумеется, нашёл себе работу получше. Работу, которая не только обеспечивала пенсию, но и на самом деле означала уход от работы.

Ремо задумался о том, найдут ли хоть какой-то след от его тела, когда наступит его последний день работы.

— А вообще всё это чепуха, дорогой, — сказал он сам себе и открыл дверь в свой номер.

Чиун сидел в центре комнаты, скрестив ноги, со счастливым видом напевая какую-то монотонную песню без названия, что означало у него высшую степень радости. Ремо немедленно заподозрил что-то нежадное.

— Где Мэй Соонг? — спросил он.

Чиун взглянул на него почти мечтательно. На нём было белое одеяние радости, один из пятнадцати комплектов одежды, которые Чиун привёз с собой. У Ремо была дорожная сумка, девушка держала всё своё имущество в карманах плаща, а у Чиуна был огромный пароходный сундук.

— Она чувствует себя хорошо, — сказал Чиун.

— Где она чувствует себя хорошо?

— В ванной.

— Она принимает душ?

— Ооуах, хумммммммм, оохуах… неё… шу… хмммммммм…

— Чиун, что ты сделал с ней? — потребовал ответа Ремо.

— Как ты и предложил, я сделал так, чтобы она не сбежала.

— Ты — выродок, — бросил Ремо и кинулся в соседнюю дверь. Он снимал три комнаты, среднюю из которых занимала госпожа Лиу. Дверь в ванную была закрыта снаружи.

Ремо открыл дверь и увидел её.

Она свисала с планки, на которой держалась штора. Мэй была привязана к планке, как животное, принесённое на праздник для заклания. Её запястья были связаны лоскутами, оторванными от простыни, и пристёгнуты к хромированной трубке душа. Точно таким же образом были связаны и её ноги и тоже пристёгнуты к трубке душа; тело Мэй было изогнуто в виде буквы «у», лицо обращено к потолку, во рту торчал кляп, густые чёрные волосы касались двери, а одежда была сложена в стопку возле ванны. Мэй висела абсолютно голая.